Бедный де Чессоле! Даже его деньги не могли купить молчание помощников, которым ему приходилось доверяться. И вновь ему пришлось перевозить злосчастный труп: сначала в зацементированный погреб фабрики по производству оливкового масла, а затем — естественно, в полночь — в сад частного дома на оконечности мыса Ферра.
Наконец, в апреле 1844 года, спустя почти четыре года после смерти, тело Никколо Паганини, помещенное в три гроба (на Французской Ривьере свирепствовала эпидемия холеры, и де Чессоле не хотел рисковать), было на корабле перевезено в Геную, а оттуда в фургоне — в семейную усадьбу в Рамайроне, сельском местечке, где в детстве он помогал родителям выращивать овощи.
Ахилл всё-таки добился разрешения предать тело отца земле в его родном городе, но церковь по-прежнему отказывалась принять его. Еще через год (в апреле 1845 года) герцогиня Мария Луиза, бывшая покровительница Паганини, дала позволение перевезти тело на Виллу Гайона, в саду которой оно и было захоронено, но лишь в 1876 году, когда был отменен чудовищный вердикт епископа Ниццы, останки перенесли на городское кладбище Пармы. В 1893 году чешский скрипач Франтишек Ондржичек пожелал взглянуть на останки Паганини и убедил сына Ахилла Аттилу вскрыть гроб — жуткий поступок, который многие из нас назвали бы отвратительным, но который вполне мог бы одобрить сам Никколо. Следующая эксгумация произошла три года спустя, когда в Парме открылось новое кладбище; один из очевидцев писал: «черты Паганини все еще были узнаваемы, но … нижняя часть тела являла собой лишь груду костей».
Родственники музыканта воздвигли на месте его окончательного успокоения большой памятник, эпитафия на котором гласила:
Здесь покоятся останки Никколо Паганини,
Скрипача, вдохновлявшего Европу
Своей божественной музыкой и непревзойденным талантом,
Даровавшего Италии великую и беспримерную славу.
Невозможно читать о посмертных злоключениях Паганини, не возмущаясь лицемерием и фанатизмом церковных деятелей. Да, ему не удалось соблюсти традиции своей церкви; отказ от Святого причастия перед Пасхой, отказ от исповеди и отпущения грехов перед смертью были серьезными проступками. Да, он вел беспорядочный образ жизни и не предпринимал никаких шагов к исправлению своего поведения. Да, он пользовался репутацией скупердяя, и, несмотря на огромное состояние, церковь не получила по его завещанию ничего. Но если эти прегрешения послужили основанием для столь сурового приговора, то, может быть, стоило постараться понять и его мотивы? Ко времени приезда в Ниццу он был уже безнадежно болен, и местный священник проявил бестактность, явившись к нему без предварительного уведомления. Если на одной чаше весов лежали его многочисленные грехи, то на другой — та радость, которую он доставлял людям своей музыкой. Его скупость, как мы уже знаем, с лихвой компенсировалась многочисленными проявлениями щедрости. Но самое главное состоит в том, что церковь не имела права судить мертвого; Паганини не отлучали от церкви, он был крещен по всем правилам и официально оставался в лоне римско-католической церкви до самого момента смерти. Судить умершего человека и выносить ему приговор было не меньшей ересью, чем та, в которой его обвиняли.
Единственным возможным объяснением упорному гробовому молчанию церковных авторитетов в ответ на просьбы родственников и друзей Паганини предать его тело христианскому погребению может служить то, что церковники, изучавшие его жизнь, обнаружили какую-то страшную греховную тайну, которую они не решились предать огласке. Мы уже видели, как тяжело отражались на его жизни домыслы о его связях с Сатаной, над которыми он сам подшучивал в частных беседах с друзьями. Нам представляется вполне вероятным, что церковная курия, взявшись исследовать каждый уголок частной и общественной жизни Паганини, натолкнулась на какие-то свидетельства, подтверждавшие невероятные истории о его сношениях с Дьяволом. Это, по меньшей мере, может объяснить, почему на обращение Ахилла из Рима так и не поступило никакого письменного ответа: такого ответа нельзя было бы дать, не вытащив на свет обвинения, которые невозможно четко сформулировать и которые были бы восприняты как нелепость любым образованным человеком.
Слухи об удивительной психической силе Паганини никогда не подвергались сомнению и легли в основу легенды, которая начала складываться вокруг его имени после смерти и приобрела в трактовке разных авторов различные оттенки и значения.
В популярном в прошлом веке произведении Скрипка (приведенная ниже цитата взята из пятого издания 1878 года) Жорж Дюбур утверждал:
«Жизнь Паганини складывалась из череды переходов от крайнего возбуждения к крайнему истощению и наоборот, а потому неудивительно, что у него происходила постоянная и беспорядочная смена настроений. То он одиноко и угрюмо проводил целые часы в молчании, то вдруг поддавался приступам неистовой веселости, в том и другом случаях без всяких видимых причин».
Придерживаясь той же точки зрения, но обволакивая ее многозначительным туманом, преподобный Х.Р. Хэвейс писал {Моя жизнь в музыке, 1884):
«Паганини достиг таких вершин благодаря необычайной мощи и энергии бившего внутри него эмоционального фонтана. Вся жизнь была для него не чем иным, как беспрестанной сменой психологического жара и холода. Любые события тут же обволакивались психической атмосферой — возможно, никогда еще эмоция столь полно не реализовывалась сама в себе и для себя, как в одинокой душе Паганини. Эту эмоцию, достигшую крайней степени самовыражения, олицетворяла скрипка Паганини».
Все великие артисты находятся в плену эмоций, которые в соединении с исполнительской техникой делают их теми, кем они являются. Эмоции Паганини были столь тесно связаны с его глубинной сутью, что сила их проявления колебалась, в зависимости от настроения, в более широком диапазоне, чем у обычных людей. Вот почему некоторые его концерты оставляли у слушателей неизгладимое впечатление, а некоторые едва удостаивались упоминания; это же относится и к его постоянным ссылкам на «электричество» (другого перевода слова electricismo не существует), которое якобы ему было необходимо выработать для успешного выступления. Европейские музыканты, подводившие в 1840-е годы итоги его заслугам, характерной особенностью прежде всего посчитали его психическую силу, ставшую важной частью легенды о Паганини.