Изумляет прежде всего как раз качество рихтеровского количества, идет ли речь о знаменитых, всеми пианистами играемых шедеврах, многие из которых, по утверждению авторитетнейших знатоков, прозвучали у Рихтера словно впервые, «как новые, до сих пор не раскрытые произведения», или о тех, безвестных, влачивших свою жизнь в забвении мира.Альтовая соната Шостаковича, Forellan-квинтет Шуберта, моцар-товские сонаты, квартеты — много ли было в их жизни мгновений, подобных тем, что рождались в рихтеровских времяобразу-ющих усилиях, слитых с усилием его партнеров?..
Возвращаясь к прерванному, скажу хотя бы об исчислимом. Только записанная часть рихтеровских выступлений в ансамблях различного состава, включая выступления с оркестром и вокальные аккомпанементы, составляет свыше шестидесяти часов чистого звучания.
Для сравнения: весь репертуар такого пианиста, как Артур Рубинштейн, концертировавшего с одиннадцати лет до восьмидесяти девяти, укладывается по длительности в пятьдесят с чем-то часов (данные приведены в монографии С. Хентовой). Разумеется, не в количестве дело: были в мире выдающиеся пианисты с репертуаром и вовсе невеликим (например, Шопен), с другой стороны, репертуар Антона Рубинштейна, в сольном его разделе, был больше рихтеровского.
Изумляет прежде всего как раз качество рихтеровского количества, идет ли речь о знаменитых, всеми пианистами играемых шедеврах, многие из которых, по утверждению авторитетнейших знатоков, прозвучали у Рихтера словно впервые, «как новые, до сих пор не раскрытые произведения», или о тех, безвестных, влачивших свою жизнь в забвении мира, которые «возвращены к жизни прикосновением его таланта» (К Аджемов). Громадные звуковые полотна Второго концерта Брамса, шубертовских сонат, Трио Чайковского так же потрясают, завораживают, погружают слушателя в бесконечность своих временных пространств, как и проносящиеся на одном дыхании мимолетные видения скрябинских этюдов, бетховенских багателей, исполненные невыразимой чистоты и очарования фортепианные вступления к песням Шуберта и Шумана, миги звучащей тишины, благоговейного молчания в медленных частях концертов Бетховена, Рахманинова, Грига, в фа-минорном Квинтете Франка.
Если вы поклонник китайского чая, то рекомендуем вам купить молочный улун в интернет магазине чая и кофе.
И во всем этом — даже чуточку словно бы и над этим, отдельно, хотя и неотделимо от музыки, от великих ее творцов, светом и тенью которых были, как пишет Л. Гаккель, поглощены черты его личности,— остается еще то неуловимое и с трудом определяемое, о чем говорится: магнетизм, аура. Тот же Артур Рубинштейн, рассказывая о первом концерте, в котором он услышал Рихтера (30 октября I960 года, Нью-Йорк), употребил — на своем характернейшем русском — выражение: «Я был его человек». Здесь — мгновенный, выразительный отпечаток рихтеровского магнетизма, покоряющего воздействия его личности, которое испытывали многие люди, притом, что весьма характерно, как правило, личности «крупного калибра», собственным неповторимым образом отразившие время мира.
«Его людьми» становились Рубинштейн и Нейгауз, Гульд и Клайберн, Светланов и Фишер-Дискау, Даниил Шафран и Леонард Бернстайн, Борис Покровский и Ираклий Андроников, Фальк и Ахматова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова и Фаина Раневская, Юрий Башмет и Рикардо Мути, Вениамин Каверин, Владимир Высоцкий, Юрий Никулин, Петр Капица, Андрей Сахаров… здесь останавливаюсь, хотя среди неназванных — еще десятки имен достойнейших. Их свидетельствами можно было бы заполнить целую книгу. Может быть, когда-нибудь такая книга и появится — «Книга временных лет» Музыканта и его века. Хотя бы в веке — тысячелетии следующем.