Что может сказать о космосе побывавший там? Что он велик и пуст. Сообщение столь же исчерпывающее, как и само существование космоса. Здесь, может быть, конечная разгадка рихтеровской молчаливости «в миру», на Земле.В 1961 году состоялись первые концерты Рихтера в Западной Европе. Отныне жизнь его становится — и так это останется уже до конца — одним нескончаемым странствованием, протекающим одновременно в двух мирах: в земном мире стран и городов (куда он приезжает, чтобы поиграть там и уехать в другой город, другую страну) и в мире музыкального космоса, где его присутствие неизменно.

Что может сказать о космосе побывавший там? Что он велик и пуст. Сообщение столь же исчерпывающее, как и само существование космоса. Здесь, может быть, конечная разгадка рихтеровской молчаливости «в миру», на Земле.

Конечно, не скажешь, что жил он в вакууме, конечно, странствуя по миру, он встречался и общался с множеством людей, известных и безвестных, как по музыкальным делам, так и по другим,— это неизбежно. Но все равно вне основного, звукового ряда его жизнь выглядит почти абсолютно пустынной, внелитературной, лишенной начисто не только драматизма, остроты, занимательности (зрелищности усилия), но и попросту признаков какого-либо сюжета. Почти вакуумная разреженность, бессобытийность окружающей его среды — dosconala proznia («совершенная-безупречная-пустота»), по С. Лему.

Случайно, из непрямых источников вдруг узнаешь, что он встречался, например, с Пикассо и Артуром Миллером, что о его концертах с восторгом, взахлеб когда-то говорили Марина Влади, Луи де Фюнес; что дочь Ф. Руссо — знаменитой «белой сирени» Рахманинова,— уже через полтора десятка лет после смерти кумира своей молодости услышавшая Рихтера в одной из его первых зарубежных поездок, стала присылать ему на концерты такие же букеты сирени; что довелось ему, оказывается, играть на похоронах не только Пастернака, Марии Юдиной, Станислава Нейгауза, но и на похоронах Сталина…

Для кого-то любое из таких событий было бы если не выдающимся, то, по крайней мере, несомненно значительным фактом, обсуждалось биографами, повторялось многократно в печати; для Рихтера же оно становилось — предметом молчания, хранимым лишь в его необъятной памяти следом земных встреч на маршрутах его космических, межзвездных скитаний. И самые близкие, знавшие о многом, молчали тоже…

Если же рассказывали — или пересказывали, с его слов,— то что-нибудь… невыдающееся, не особо «значительное». Притом, как правило, так или иначе связанное с музыкой. Как, например, следующая история, приводимая Я. Мильштейном.

Я очень легко переношу всякую боль; поэтому довольно быстро решаюсь на хирургическое вмешательство, если оно необходимо. И так было у меня всегда, даже в детстве. Вспоминаю, как мама удалила мне чуть ли не половину ногтя,— и я не пикнул.
Еще один случай был у меня как-то в Польше. Мы по дороге на концерт потерпели в машине аварию.

У меня была разбита голова: глубокий разрез, много крови… Когда добрались до места, выяснилось, что на рану необходимо наложить швы. Все это происходило за два часа до концерта. Я согласился, но сказал, что концерт обязательно должен состояться. Мне ответили, что тогда придется накладывать швы без наркоза, так как после наркоза играть будет трудно, а может быть, и невозможно. Я подчинился, терпел дикую боль, даже на какой-то момент потерял от боли сознание, но швы мне наложили без наркоза, и концерт мой состоялся.

Другой эпизод, по странному совпадению тоже связанный с дорожным происшествием, рассказан Дмитрием Журавлевым, одним из самых близких Рихтеру людей, может быть, самым близким — еще с начала послевоенной поры.

Вы уже успели попробовать китайский чай пуэр? Покупайте оригинальный напиток в нашем интернет магазине.

Для него как бы не существует многое из окружающей жизни, суета ее. Не потому ли среди людей, мало знающих Святослава Теофиловича, бытует мнение, что он человек холодный. У меня на этот счет совсем иной взгляд. Расскажу лишь один маленький эпизод из своей жизни.

В 1953 году я попал в автомобильную катастрофу. Лежал в одной из ростовских больниц в тяжелейшем состоянии. Когда об этом узнали друзья, знакомые, начали во множестве приходить письма, телеграммы, от Рихтера — ничего. И вот в один прекрасный день дверь в палату отворилась, на пороге появился Слава и смущенно сказал: «Я так не люблю писать писем…»