Дружба с Балакиревым, работа под его руководством над новыми сочинениями и овладение богатством мирового музыкального искусства способствовали не только приобретению и развитию композиторских навыков, но и выработке собственных убеждений и взглядов на творчество.В июне 1856 года Кюи признался в письме к Балакиреву: «Убеждаюсь в правде ваших слов: „пишите сонаты», потому что встречаю на пути значительные затруднения».
Дружба с Балакиревым, работа под его руководством над новыми сочинениями и овладение богатством мирового музыкального искусства способствовали не только приобретению и развитию композиторских навыков, но и выработке собственных убеждений и взглядов на творчество. «Балакирев,— писал впоследствии Стасов,— учась сам, учил и своего друга, добирался с ним вместе до уразумения музыкальных форм, их склада, их красоты, поэзии, значения, они вместе вникали в смысл новых узнанных Кюи созданий, спорили, рассуждали… Балакирев в короткое время переиграл с Кюи в 4 руки множество самых крупных созданий Бетховена, Шумана, Франца Шуберта,
Мендельсона и других, не говоря уже об операх и увертюрах Глинки, которые были настоящим символом веры и знаменем обоих друзей. Но они в то же время ходили вместе в петербургские концерты и оперные представления (это была совершенная новинка для обоих провинциалов, нижегородского и виленского), и эти „сеансы» были для них словно университетские лекции, ими всякий раз с любовью выслушиваемые, но тут же строго и глубоко обсуждаемые своим собственным умом».
Лето 1856 года Балакирев, испытывавший большие материальные затруднения, вынужден был провести в имении одного казанского помещика в Куралове, в качестве домашнего учителя музыки. Его, уже достигшего определенного успеха и занявшего видное место в музыкальном мире Петербурга, в это время мучают сомнения относительно своего призвания и таланта, разочарование в результатах собственной композиторской деятельности, о чем он делился со своим другом.
В письме от 17 июля 1856 года Кюи убеждает Балакирева в необходимости продолжать сочинять, несмотря ни на какие трудности и сомнения, и высказывает при этом удивительно зрелое (ему ведь чуть больше двадцати лет) понимание особенностей композиторской работы и индивидуальности автора. «Неужели вы думаете,— пишет он,— что всякому суждено быть Бетховеном, а что коли не Бетховен, так лучше не жить? Вздор. Увертюра „Руслана» — не „Кориолан», не „Эгмонт», а все ж таки прекрасна, „Литания» Монюшки — не „Реквием», а все ж таки прекрасна, и спасибо Глинке и Монюшке за то, что писали и пишут… Бог вам дал талант, вы должны его разработать и писать, а мы вам скажем спасибо. Вы же написали превосходнейшую 1-ю часть концерта, прекрасные скерцо и сонату, так что ж вы остановились? Таланты не слабеют. В Бетховене, Глюке, Монюшке мы видим все большее и большее развитие; так что ж
вы остановились, что за неверие? Пишите и верьте в ваш талант, пишите и избегайте сравнений с Бетховеном. Он — Бетховен, вы — Балакирев; его назначение было другое, ваше назначение другое; он шел по своей дороге, вы ступайте по вашей и пишите и верьте в ваш талант».
В 1856 году Цезарь «третьим» перешел в старший офицерский класс академии, 22 июня был произведен в подпоручики и уехал на инженерную практику в Кронштадт, город-крепость, основанный Петром I в 1703 году на острове Котлин в Финском заливе для защиты морских подступов Петербурга. Город встретил молодого офицера сильной жарой. И хотя у Кюи оставалось от службы много свободного времени, которое он посвящал музыке, Кронштадт представлялся ему несносно скучным, прежде всего потому, что не было ставшего уже привычным и жизненно необходимым общения с друзьями и особенно с Балакиревым.
В письме к Милию Кюи писал, что в Кронштадте «нет никого и ничего. Ни гостиницы порядочной, ни кондитерской, где бы почитать можно „Музыкальный вестник». Ничего. 3 только вещи хороши: 1) извозчики; 2) право инженерным офицерам ходить по улицам без сабель… и 3) мороженое, которое съедаю в большом количестве».
Цезарь взял с собой в Кронштадт несколько партитур, рекомендованных ему Балакиревым для изучения инструментовки. «…Читаю ваши партитуры,— сообщил он товарищу,— и, право, извлекаю пользу. Начинаю смекать в инструментации».