Ученики жили в доме Кюи на полном обеспечении. Преподавание в пансионе практически всех предметов, хозяйственные хлопоты отнимали, конечно, слишком много времениУченики жили в доме Кюи на полном обеспечении. Преподавание в пансионе практически всех предметов, хозяйственные хлопоты отнимали, конечно, слишком много времени и без того очень занятого по службе Кюи. «Понятно,— указывал Цезарь Антонович,— что при таких условиях я мог писать только урывками, и писал я не подряд, не по порядку от первой до последней сцены, а отдельными сценами, из разных актов, которыми в данную минуту я больше интересовался».
Отсутствие свободного времени от служебных и хозяйственных дел явилось, конечно, одной из серьезных причин, почему так растянулось сочинение оперы. Но она вряд ли была единственной. Задача создания полномасштабного оперного полотна решалась в балакиревском кружке впервые. Опыта, приобретенного Кюи при сочинении двухактного «Кавказского пленника» и одноактного «Сына мандарина», было все-таки недостаточно. И не только потому, что «Вильям Ратклиф» задумывался как большая опера. Серьезной проблемой, как нам думается, было и то, что Кюи попытался воплотить в своей новой опере музыкально-эстетические принципы, постепенно созревавшие в кружке. По существу, сочинение «Ратклифа» превратилось в своеобразную творческую лабораторию, в которой идейно-художественные установки балакиревцев проходили проверку живой композиторской практикой, а сами они на опыте Кюи учились оперному сочинительству. Именно поэтому с такой горячей заинтересованностью в успехе своего товарища следили молодые композиторы за работой Цезаря Антоновича.
На своих встречах балакиревцы исполняли и бурно обсуждали каждую новую сцену, каждый, пусть даже совсем небольшой, эпизод. Модест Петрович Мусоргский в письме к Кюи от 15 августа 1868 года, выражая надежду в скором времени услышать «Вильяма Ратклифа» на оперной сцене, выразил отношение кружка к этому произведению: «Ну да хорошие вещи всегда заставляют себя искать и ждать, а „Ратклиф» более чем хорошая вещь, о которой я говорю. „Ратклиф» не только Ваш, но и наш. Он выползал из Вашего художнического чрева на наших глазах, рос, окреп и теперь в люди выходит на наших же глазах и ни разу не изменил нашим ожиданиям. Как же не любить такое милое и хорошее существо, как же не сказать, что оно более чем хорошее!»
«Вот что странно: „Ратклиф» Гейне ходуля, „Ратклиф» Ваш — тип бешеной страсти и до того живой, что из-за Вашей музыки ходули не видишь— ослепляет»,— писал в том же письме Мусоргский, объясняя различие в восприятии поэмы и музыки.
Еще задолго до окончания работы над «Вильямом Ратклифом» русская публика смогла познакомиться с отрывками из оперы, исполнявшимися в концертах Бесплатной музыкальной школы и Русского музыкального общества. По мере сочинения «Ратклифа» интенсивно росло мастерство Кюи-композитора, в реальном звучании воплощались его художественные намерения.
В частности, в 1864 году в газете «Сын отечества» отмечались «колоритность и самостоятельность кисти» Кюи в «Свадебном хоре и сцене» из «Вильяма Ратклифа», прозвучавшим в концерте, данном в пользу Бесплатной музыкальной школы. Отмечая несколько неопределенный национальный характер музыки хора, рецензент подчеркивал, что «несомненно только то, что г. Кюи даровитый композитор».
Только в 1868 году Кюи завершил работу над своей оперой, о которой еще в 1863 году писал Римскому-Корсакову: «В написанном есть места хорошие, есть места и посредственные, но во всяком случае — все задумано и написано серьезно».
В 1868 году «Вильям Ратклиф» был представлен в Дирекцию императорских театров и после рассмотрения и одобрения специальным оперным комитетом принят к постановке на Мариинской сцене. В состав комитета входили, в частности, А. С. Даргомыжский и А. Н. Серов, который, как сообщал в газете «Сын отечества» русский музыкальный критик М. Я. Раппапорт (в разделе «Театральная летопись»), «первый поспешил подписать одобрительный отзыв комитета. «Известно,— писал Раппапорт,— что Серов и автор „Ратклифа»— отчаянные антагонисты на критической арене, и отрадно видеть, что личные отношения не имели влияния в деле справедливой оценки».