Софья Васильевна Кокаулина, мать композитора, была дочерью управляющего Ленскими золотыми приисками в Бодайбо, в Сибири, ответственного перед санкт-петербургским начальством за эффективное управление местной рабочей силой. Василий, ее отец, вместе с женой вырастили в этом отдаленном поселении шестерых детей, выполняя свои повседневные обязанности с добротой и человечностью, расположившими к ним местных горняков и их семьи.
Хотя Василий и был приверженцем патриархальных нравов (и, уж конечно, не сочувствовал революционерам), его прогрессивные взгляды (удивительно схожие со взглядами молодого Толстого) на необходимость улучшения условий жизни этих людей завоевали ему их одобрение и уважение. После массового расстрела рабочих на Ленских приисках в 1912 году в семье Шостаковичей часто и с гордостью повторяли, что при Василии этой катастрофы не могло бы случиться.
Софье дали привилегированное образование, которое обычно получали девушки из зажиточных семей, принадлежащих к правящим классам. В 1890 году ее отправили в Иркутский институт благородных девиц, основанный царем Николаем I, где в качестве главных добродетелей насаждались богобоязненность и верность царствующей фамилии. Когда Николай II, будучи еще престолонаследником, посетил институт, девушка была ему представлена и танцевала с ним мазурку из оперы Глинки «Жизнь за царя». Она была хорошей музыкантшей и достигла такого искусства в игре на фортепиано, что смогла поступить в Петербургскую консерваторию вскоре после того, как отец в 1898 году ушел в отставку и семья вернулась из Сибири. Вместе с ней в Санкт-Петербурге жили сестра Надежда, учившаяся на Бестужевских высших женских курсах, и брат Яша, блестящий студент университета, активно участвовавший в студенческом революционном движении.
На музыкальном вечере в доме Гамбоевых, где Софья квартировала в студенческие годы, она встретила своего будущего мужа, Дмитрия Болеславовича Шостаковича. Дмитрий, «примерно пяти футов и пяти дюймов (ок. 165 см.— Прим. переев) ростом, довольно плотный светлый шатен со светлыми усами и темно-карими глазами», изучал в университете гистологию, очень любил музыку, шутки и веселье. Он обладал также хорошим голосом и никогда не отказывался спеть, под аккомпанемент Софьи, арии из опер Чайковского и популярные в то время салонные романсы.
Семья Дмитрия тоже приехала из Сибири, но происходила из совершенно другой среды, из политических ссыльных. Фамилия «Шостакович» — польская, а история отношений России с Польшей, колонией Российской империи, была бурной и неспокойной. Прадед Дмитрия участвовал в Польском восстании 1830 года и был сослан в Сибирь после взятия Варшавы; его отец, активно участвовавший в восстании 1863—64 годов, был арестован за укрывательство революционера, которого потом повесили, а в 1881 году, после убийства Александра II, вместе с другими заговорщиками отправлен в ссылку в Нарым, где и вырос Дмитрий.
Ясно, что такая фамилия и такое происхождение вряд ли могли послужить хорошей рекомендацией для родителей девушки, блестяще окончившей престижное учебное заведение. Но времена менялись, и к тому же молодой человек был внешне привлекателен и ничуть не походил на яростного революционера.
Свадьбу сыграли 31 января 1903 года, и уже в октябре у молодой пары родился первый ребенок-дочь Маруся. (Вторая дочь, Зоя, появилась на свет в 1908 году) Выйдя замуж, Софья оставила занятия музыкой, а ее муж получил место в санкт-петербургской Палате мер и весов, где в качестве инженера-химика работал вместе со знаменитым русским ученым Дмитрием Ивановичем Менделеевым -об этом факте композитор всегда рассказывал с гордостью. Они подыскали себе квартиру в доме № 2 по Подольской
улице, недалеко от места работы супруга, и именно там через три года родился их единственный сын.
Дмитрий, будущий композитор, появился на свет в 5 часов дня 12 сентября 1906 года. О том, чтобы он проявлял выдающиеся музыкальные способности с самой колыбели, свидетельств не сохранилось, хотя с первых своих дней ребенок рос под сенью музыки, часто звучавшей в доме. Скудны и детские воспоминания самого композитора; более того, говорят, однажды он обронил, что в его детстве «не было никаких значительных или выдающихся событий». Но некоторые события все же запечатлелись в его памяти. Среди первых детских воспоминаний — музыкальные вечера в соседней квартире, хозяин которой был «отличным виолончелистом и страстным любителем камерной музыки. У него регулярно собирались друзья, разыгрывавшие квартеты и трио Моцарта, Бетховена, Бородина, Чайковского»,— рассказывал композитор. «Чтобы лучше слышать их игру, я забирался в коридор и просиживал там часами». Любопытно, что в 1938 году, уже после создания гигантской Пятой симфонии, композитор пытался передать «образы детства — довольно наивные, яркие, «весенние» настроения» — в своем Первом струнном квартете. Вероятно, в то время звуки струнных прочно ассоциировались у него с воспоминаниями детства.
Отцовское пение также оказало известное влияние на музыкальные вкусы ребенка. Кроме очень популярных тогда цыганских романсов, юный Дмитрий, слушая пение отца, познакомился с «Евгением Онегиным» Чайковского (у отца, несомненно, очень недурно для любителя должна была получаться партия Ленского). Но настоящим откровением для мальчика явилось посещение Оперы, где он услышал «Евгения Онегина» целиком — с его чудесными лирическими персонажами, пленительной оркестровкой и полной сострадания человечностью. «Многое из этой музыки я знал наизусть,— говорил Шостакович своему другу и биографу Рабиновичу,— но, впервые услышав оперу в исполнении оркестра, я был поражен. Новый мир оркест-ровой музыки открылся предо мной, мир, окрашенный новыми красками…»
Восхищение композитора Чайковским не угасло и в зрелости. Через много лет Шостакович так отзывался о его музыке: Я лично совершенно убежден в исключительном значении, которое имеют для современного оркестрового мышления партитуры Чайковского … Любая опера, любая симфония — подлинный образец того, как нужно использовать средства симфонии оркестра… Роль русских музыкантов в истории музыки после бетховенского симфонизма, разумеется, не исчерпывается достижениями в узкотехнологической области. Эпоха симфонизма, начатая Бетховеном, дала человечеству таких поразительных музыкантов, как Берлиоз, Лист, Вагнер, Малер. Но именно русскому композитору — славянину Чайковскому принадлежит честь быть истинным продолжателем Бетховена. Философскую углубленность бетховенского симфонизма Чайковский дополнил той страстностью лирического высказывания, той степенью конкретности в выражении самых сокровенных человеческих чувств, которые сделали симфонию — сложнейший жанр музыкального искусства — доступной и близкой народным массам.«Евгений Онегин» был второй оперной постановкой, запомнившейся юному Дмитрию. В пятилетнем возрасте его вместе с сестрами сводили послушать сказку Римского-Корсакова «Царь Салтан», и на следующий день он развлекал всю семью своими вариантами декламации и вокала на тему этой оперы. Родители не заставляли мальчика преждевременно демонстрировать свой рано проявившийся талант, и лишь в восьмилетнем возрасте он начал учиться у матери игре на фортепиано. Музыка была органичной составной частью жизни семьи (его старшая сестра уже училась играть на фортепиано) и, на взгляд родителей, необходимой частью общего образования детей. Как и все творчески одаренные музыкальные дети, юный Дмитрий стал получать удовольствие, импровизируя на фортепиано, а не только заучивая готовые пьесы. Его тетушка Надежда вспоминала, как мальчик впервые сыграл для нее:
«Вот покрытая снегом деревня,— он пробежался пальцами по клавишам и начал наигрывать короткую мелодию,— лунный свет на пустынной дороге — а в избушке горящая свечка» — Митя доиграл свою мелодию и вдруг, хитро поглядывая на тетю поверх фортепиано, взял дискантом высокую ноту — «кто-то глянул внезапно в окошко!»
Нет ничего удивительного в таком поведении ребенка, которого поощряли изобретать собственные игры, а не довольствоваться готовыми забавами. Детям явно нравилось придумывать домашние развлечения самим, и у мальчика рано проявилась склонность к танцам (больше всего он любил гопак) и разыгрыванию сценок Книги, театр и музыка были составными частями той культурной среды, в которой рос Шостакович. (Тот факт, что юный композитор начал писать свою первую оперу «Цыганы» — по Пушкину — в девятилетнем возрасте, свидетельствует о его ранней искушенности в этой области.)
Первые попытки заняться композицией — то есть по-настоящему писать музыку — мальчик упрямо продолжал, несмотря на нейтральное и даже скептическое отношение к этому родителей. Но со временем выяснилось, что сочинительство стало для Дмитрия не меньшей потребностью, чем игра на фортепиано. А вскоре он почувствовал, что это — его призвание.
В 1914 году разразилась война с Германией, но Шостаковичи от этого не стали жить хуже. Дмитрий-старший получил место коммерческого управляющего в компании по производству боеприпасов «Промет», и счастливая семья обосновалась на Николаевской улице, переехав в новую квартиру — в доме № 9, на пятом этаже — через улицу от прежней квартиры, в доме № 16. В ее распоряжении были дача в деревне и два автомобиля. (Во всем Петербурге — теперь, на волне антигерманских патриотических настроений, переименованном в Петроград — автомобилей было тогда всего две тысячи.)
Война мало повлияла на жизнь в столице империи, продолжавшей сверкать довоенным блеском и великолепием. Далеко на фронте войска несли страшные потери, и письма солдат вызывали тревогу — в них говорилось о нехватке военного снаряжения, продовольствия и боеприпасов, бессмысленной потере людей из-за некомпетентности командования. Но несмотря на это и на все большее количество беженцев и воинских госпиталей, общественная и художественная жизнь Петрограда была, как всегда, бурной и оживленной. Знаменитые имена продолжали появляться в афишах Александринки и Мариинского театра. Мейерхольд ставил «Пигмалион» Шоу и «Портрет Дориана Грея» Уайльда; восторженные зрители ходили на оперы Римского-Корсакова, Мусоргского, Бородина и Чайковского (особенно на «Пиковую даму» и «Евгения Онегина»); Императорский Придворный оркестр регулярно исполнял симфонические концерты (хотя произведения композиторов с немецкими именами из репертуара исчезли). «Но настоящим пунктом помешательства музыкального мира Петрограда во время войны,— писал Александр Верт,— был Скрябин. Мы, молодежь, ставили его намного выше Бетхо-
вена; а услышав, как Кусевицкий дирижирует «Поэмой экстаза», были уверены, что присутствуем на одном из величайших событий музыкальной истории всех времен».
Война с Германией оказалась последним, роковым испытанием для царского режима. Мы уже говорили о бойне на Ленских золотых приисках в 1912 году. Начало войны 1914 года вызвало прилив патриотических чувств, заставивший на некоторое время забыть о внутренних проблемах страны; но по мере того как война продолжалась, разрыв между правительством и народом превратился в зияющую пропасть. К началу 1917 года недовольство быстро ухудшающимся положением вещей стало всеобщим. Единственная политическая партия, выступившая против войны,— партия большевиков во главе с находившимся в эмиграции в Швейцарии Лениным,— игнорировалась и преследовалась. Дума, имевшая мало власти, продолжала собираться на свои заседания, где занималась бесполезными дебатами. Двор, с его постоянными скандалами, стал вызывать всеобщее отвращение; гипнотическое влияние Распутина на царицу и ее окружение превратилось во всеми презираемый символ вялой и прогнившей власти Николая И. Тяготы ведения войны чувствовали все, кроме богатых. Голод и нежелание служить в плохо экипированной и бездарно управляемой армии до предела обострили недовольство народа, в котором с 1905 года так и не возродилась вера в царя. В городе Петра Великого снова начались рабочие забастовки и массовые демонстрации. Но на этот раз обратного пути уже не было: целой исторической эпохе предстояло уйти в небытие всего за один год.