Если интерпретация произведений великих композиторов требует разрешения ряда вопросов, связанных с эпохой их возникновения, с их выразительными средствами и стилистическими особенностями, вопросов, рассматриваемых с учетом характерного для нашего времени восприятия, то это касается также интерпретации произведений Шопена. В репертуаре пианистов всех национальностей произведения Шопена занимают одно из главных мест. Это обусловлено не только исключительным пианизмом этих произведений и их доступностью для широких масс слушателей концертов или радиопередач, но прежде всего их красотой, облеченной в форму звуков, полных поэзии и очаровательности, богатством их выразительных средств и настроений, изысканностью формы, столь адекватной содержанию.
Однако не каждый исполнитель, приобщающийся к музыке великого польского композитора, заслуживает почетного звания шопениста, хотя установить единые критерии для так называемого «шопеновского стиля» исполнения чрезвычайно трудно, а, быть может, и вовсе невозможно. Причина этого заключается в том, что, с одной стороны, подход к творчеству Шопена подвергался и подвергается эволюции по мере развития средств музыкальной выразительности, новых достижений в конструкции и масштабах звучания фортепиано, изменения эстетических взглядов; с другой же стороны — существуют разные принципы интерпретации, зависящие от характера восприятия и взглядов исполнителя, например, принципы классической, романтической или экспрессионистской интерпретации, проявляющиеся с разной силой по отношению ко всей музыкальной литературе.
В свете вышесказанного следует, что все попытки установить единые научно-эстетические критерии заранее обречены, с художественной точки зрения, на неудачу. Установление этого факта заставляет нас искать возможности приблизиться к Шопену другим путем, а именно: путем попытки выделения таких характерных особенностей его музыки, которые могли бы послужить в качестве хотя бы ориентировочного ключа для правильного истолкования шопеновского текста. Бросая лишь первый поверхностный взгляд на место Шопена в истории музыки XIX столетия, мы уже имеем серьезный материал для того, чтобы правильно подойти к вопросу. Наиболее часто определение: Шопен-романтик. Оно правильно, если говорить об идейной атмосфере эпохи в целом, но оно неправильно, если говорить о стиле Шопена, ибо подгонять его творчество к узким рамкам стиля, отмеченного уже явной печатью упадка, несомненно было бы ошибкой. Музыка Шопена, с одной стороны, новаторски уходит далеко вперед, неся в себе творческий зародыш расширения рамок тональной системы, с другой стороны, черпает свою силу в наиболее жизненных, прогрессивных, великих традициях прошлого. Моцарт был для Шопена непревзойденным образцом совершенства, а с «Хорошо темперированным клавиром» Баха он не расставался до конца жизни.
А содержание, а выразительные средства! Несомненно это наиболее концентрированная эссенция эмоционального напряжения, выраженная в наиболее сжатой и лаконичной форме во всей музыкальной литературе; кристаллическая ясность широчайших горизонтов творческой фантазии; созерцание и ощущение самых сложных настроений и сокровенных движений души, наряду с героическими порывами и революционным пафосом; беззаботное веселье, чередующееся с грустью и раздумьем; сокровища совершеннейших миниатюр, наряду с монументальными, гениально выполненными конструкциями. И, в сущности, ни одного такта без музыки, ни одной фразы для внешнего эффекта и показной виртуозности.
Из вышеприведенных рассуждений и замечаний уже можно сделать ряд выводов, а знакомство с высказываниями самого Шопена, свидетельства его современников, традиции, переданные нам его учениками, и, наконец, образцы великих шопенистов могут помочь мыслящему художнику найти путь правильного истолкования бессмертных текстов Шопена. Это истолкование лишь в некоторых, самых общих отношениях, может считаться правильным, правдивым или только избегающим ошибочного подхода. Интерпретация произведений Шопена, как мы уже заметили, может носить классический, романтический или даже экспрессионистский характер, как вследствие необычайного богатства содержания, так и по причине непреходящего значения его творчества, отражающего самые глубокие, вечно существенные человеческие эмоции и стремления. Лирик найдет в творчестве Шопена сокровища поэзии и чувств; эпик — широкий размах, боевой порыв и тихий покой; классик—изумительное чувство меры и совершенную продуманность фактуры; виртуоз — чистый пианизм. Правда, огромная любовь к вокальному искусству, наблюдавшаяся у Шопена с раннего возраста, не послужила ему стимулом к оперному творчеству, которого так упорно требовали от него современники, но она несомненно оказала влияние на так называемую «вокальность» его мелодики и кантилены, на певучесть фиоритур, плавность аккомпанемента, составляющего зачастую, по выражению композитора, главную красоту произведения, на «мелодичность» столь богатых творческими идеями связующих частей или же замысловатые переплетения и сочетания фигур и фигурации, внешне чисто технических.
А простота и естественность выражения чувств к семье и близким, юмор и остроумие, изящество в обхождении с людьми, которыми восхищались современники, наконец, пламенная любовь к родной стране, из которой композитор вынес самые ценные традиции и атмосферу подлинно] о отечественного фольклора, пейзажа и людей, — разве все это не должно быть принято во внимание каждым пианистом, приступающим с должным пиэтетом к раскрытию музыки Шопена?Все эти рассуждения, естественно, не могут претендовать на исчерпывающее освещение поставленного вопроса и ни в коем случае не должны быть поняты как попытка ограничить и сузить сущность шопеновского стиля. Мы хотим подчеркнуть, что богатство музыкального содержания и совершенство выразительных средств могут быть по-разному воспроизведены разными художественными натурами. Гак именно обстоит дело не только среди известных пианистических школ в целом, но и в пределах одной школы, если, например, говорить о характерных чертах польских пианистов. Сильные художественные натуры таких великих мастеров форте-__ пиано, как Игнацы Падеревский, Иосиф Сливинский, Александр Михаловский, Иосиф Гофман, Игнацы Фридман, Артур Рубинштейн, а также некоторые пианисты среднего поколения, как Генрик Штомпка, Станислав Шпинальский, Ян Эккер, или лауреаты трех первых премий Четвертого международного конкурса имени Шопена, состоявшегося в 1949 году: Галина Черны-Стефаньска, Барбара Хессе-Буковска и Вольдемар Maцишевский проявляют различный подход к музыке Шопена, как в пределах того же самого периода, так и, главным образом, в зависимости от изменяющихся с течением времени эстетических критериев и идеологических взглядов. Но, несомненно, были, есть и будут ближе к Шопену те польские пианисты, равно как и пианисты других национальностей, которые не злоупотребляют его музыкой для показа виртуозности (в фортепианной литературе имеется достаточно много других произведений, более отвечающих этой, естественной, впрочем, потребности блеснуть на эстраде); которые не будут пытаться втиснуть ее в узкие рамки болезненного сентиментализма и слезливой чувствительности; которые сумеют понять роль и значение полимелодических частей, плавность и значение аккомпанемента, вокальность мелизмов; которые сумеют считаться с указаниями автора, касающимися интерпретации, и передать атмосферу и настроение его произведений. Простота и естественность, певучесть каждой музыкальной фразы и мысли, умеренность и плавность в применении rubato должны быть глубоко прочувствованы и продуманы. Наконец, требование не переходить естественных границ фортепианного звука в направлении роста напряжения fortissimo вплоть до «пробивания» фортепиано, или в направлении поисков контрастных импрессионистических эффектов при помощи едва слышных «туманных» и «зефирных» звуков, а также требование избегать рекордных темпов, искажающих музыкальный смысл произведения и превышающих оптимальный темп, который, несомненно, МОЖНО установить в пределах данной звуковой концепции, — вот дальнейшие вопросы, требующие решения.
Подлинно великим шопенистам разных национальностей присущ глубокий пиэтет к наследию гениального композитора. А наша эпоха, более чем предыдущие, стремится показать великие произведения прошлого в возможно чистом виде, свободном от налета стихийного субъективизма, не стесняя ни искренности выражения, ни фантазии подлинного творческого исполнения.