С. Неведомский о Шопене

С. Неведомский о ШопенеМузыка Шопена принадлежит к ценнейшим духовным сокровищам, которыми обладает наш народ. Она занимает место рядом с поэзией Мицкевича и Словацкого, картинами Гротгера и Матейко. Она столь же проста, ясна, понятна, как мысль нашего величайшего
поэта; сердечностью тона она напоминает «Пана Тадеуша» и часто возвышается до настроения и мощи «Дзя-дов». С автором «Балладины» его роднит живость фантазии, ослепительный язык. Шопен пользуется исключительно звучанием фортепиано, как Гротгер — карандашом. Но такое ощущение, что полонезы полны прекрасных образов, а Станьчик бросил в скерцо свой глубокий и проницательный взгляд.
Все выросли под одним небом, но в душу Шопена проник живой звук музыки народа и, бросив зерно в его плодородную фантазию, дал прекрасный, богатый урожай, единственный по своей красоте. Из танцевального ритма и скромной песенки берут свое начало вдохновенные произведения. Они доходят до сердца каждого именно потому, что дух певца, породнившийся в ранней молодости с простотой родной мелодии, сделал ее своей собственностью, основным тоном своих самых разнообразных песен. Композитор от малого шел к великому — естественное развитие дало его творениям необыкновенную силу. Только гениям удается связать такую доступность с возвышенным настроением и с формой, прекрасной в полном значении этого слова.
В том, что музыка Шопена насквозь польская, нет ничего удивительного: он чувствовал, слышал, мыслил по-польски. Переполненное горячим чувством к родине сердце с силой било в набат, когда народ постигало несчастье; теряло сознание от тоски вдали от родных, забрало с собой на чужбину тепло домашнего очага и пыл любви к Польше. Слух, напоенный звуками мазовецких скрипок и грустной свирели, годами питался родной пищей, непрестанно черпая в ней силу. Взгляд повсюду видел нивы и леса родной земли, создавая в своем воображении, даже в отдельных уголках на чужбине, пейзажи нашей деревни, чтобы в музыкальных шедеврах передать ее краски. И мысль его была насквозь польской. Она указывала ему правильную и простую дорогу в жизни и искусстве, формировала музыку по образцу родной речи, придерживаясь ее структуры, сохраняя ее выразительность. Это она, мысль польская, указала ему границы звуковых сложностей, она придала формы его эстетическим вкусам, она сдерживала чувство даже в моменты самых сильных взрывов, оставляя на всем печать благородства.
Подняв народную музыку до высоты классически завершенного искусства, Шопен своими громовыми восклицаниями, казалось, заявлял протест против иностранного насилия, создавая памятник ноябрьскому восстанию. Он действительно выкатил пушки, «прикрытые цветам»», ибо в ритме его музыки, в ее родных мелодиях каждый поляк найдет себя, свой дух и кровь, сердце свое, которое легко растрогать, и фантазию, полную порывов. И спустя века музыка его будет гимном победного духа и песней, зовущей вперед.
Несмотря на все своеобразие, Шопен питал большое уважение к прекрасной музыкальной форме, ненавидел все, как он выражался, «неумытое и непричесанное». Музыка великого художника в этом смысле—аналогия его личности и жизни: необыкновенная чувствительность неоднократно вырывается наружу, однако более возвышенные взгляды на добро и красоту берут над ней верх. Что бы он ни делал, он всегда остается человеком высокой этики, высокой эстетической культуры, смеется он или плачет, насмехается или впадает в отчаяние, ведет салонный разговор или мечет громы и молнии. Мы не видим также противоречия между известным изречением Шопена, что извечные правила нужно уважать, остерегаясь отклонений, и его композиторской практикой. В системе контрастов красоты, мелодии, чистоты гармонии у Шопена был свой идеал в прошлом: эстетика Моцарта. Существовала еще, кроме того, связь между ними другими мастерами классической или послеклассической эпохи: музыканта в нем разбудил Бах, виртуоза — Гуммель, лирика— Фильд, либо в такой же степени современный и очень ему симпатичный Беллини. Таков был путь, которым шел Шопен, редко от него отклоняясь, всегда стремясь вперед. Особым откровением можно считать страницы творчества, в которых необычайно ярко ощутимо новое в области формы, гармонии, мелодии и ритма. Эти новые вещи современники воспринимали с восторгом, а отклонения прощали ему, как прощают тому, кого любят, даже капризы. Более строгие судьи видели в них болезненность, но современная критика начисто вычеркнула из своего словаря это выражение; современная музыка ввела нарушающие всю систему средства, по сравнению с которыми те откровения не кажутся анормальными.
Смелые шаги вперед, которые делал Шопен, мы встречаем прежде всего в гармонии. Богатство ее заключается, в первую очередь, в самой системе звуков, которые создавали новый, до сих пор не известный в фортепианной музыке эффект. Шопен обладал тонким чувством звуковой красоты. Этому чувству мы обязаны невыразимым обаянием, которое исходит от его необыкновенных аккордов, нередко даже от простого сочетания аккордов. Самые обыкновенные басы какой-нибудь мазурки или вальса вводятся с несравненным вкусом. Этот вкус ощутим и тогда, когда мастер начинает вводить Свои чудесные хроматизмы, неожиданные изменения тональности, характерные обороты народной песни, а в дальнейшем и диссонансы, нередко даже очень сильные, дразнящие, однако размещенные с необыкновенным умением. Несомненно, самые интересные детали гармонии можно встретить в мазурках. Замыкаясь в границах какого-то определенного ритма, какого-то диапазона тонов, определенных форм аккомпанемента, Шопен своим тонким умом чувствовал, что эти скромные произведения нужно чем-то дополнять; потому он дал им особое богатство гармонии. Конечно, это богатство мы встречаем везде, и в самых больших композициях, в сонатах, скерцо, балладах, но в мазурках оно поражает слушателя сильнее, чем где-либо, контрастом с малой, на вид даже тесной формой.
В своем движении вперед Шопен обогнал самых смелых композиторов первой половины XIX столетия. В его произведениях есть многочисленные обороты, бесспорно указывающие на то, что великий мастер музыкальных драм Вагнер является в области гармонии продолжателем Шопена, как, впрочем, и Лист. Хроматизм связывал Шопена с этими композиторами. Диатоника была в нем чисто славянской. В ней неслыханно много свежести. Время от времени, обращаясь к далеким эпохам, она заимствовала от них забытые звуки церковной музыки, которая вошла в народную песню и, слившись с ней, создала тип, ощущаемый как совершенно народный. Вместе с тем, непосредственную связь его музыки с достижениями наиболее близкой ему польской музыки прошлого нельзя обнаружить прямо: прошлое во времена Шопена было покрыто мраком; известно, что прекрасные памятники польской музыки XVI, XVII и XVIII столетий начали открывать значительно позже. Шопен не знал этих памятников. В непосредственном контакте он находился только с теми польскими композиторами, которые большей частью были по происхождению иностранцами, а по композиторской деятельности — поляками постольку, поскольку они умели сжиться с нашим обществом, а в произведениях применять ритмы и народные мелодии. Деятелей такого рода в Польше было много в конце XVIII и начале XIX века: Каменьский, Каетани, Вайнерт и прежде всего — Эльснер. Они творили для поляков, но народного сознания не имели, за исключением Курпиньского и Добжиньского. Однако и они при всем желании не могли совершить того, что совершил гений Шопена: это были люди способные, усердные, но для смелого полета им не хватало крыльев.Другие отношения возникают между Шопеном и ближайшими ему представителями польской музыки во вто рой половине XIX столетия. Все они, несомненно находятся в сиянии этого «метеора» музыки, как его очень точно назвал Норвид. Шопен не создал школы, как, например, Шуман или Мендельсон. Он был слишком оригинален, чтобы ему можно было подражать. Преемники Шопена (не говоря, конечно, о людях с небольшими способностями) стояли высоко с точки зрения музыкальной культуры по сравнению со старыми музыкантами, и все они без исключения обращались к народной песне и также старались поднять ее на новую высоту. Увлеченные наиболее характерными элементами музыки Шопена, они творили, наряду с самыми разнообразными композициями, многочисленные мазурки, полонезы и краковяки; и если в произведениях Зажицкого, Зарембского, Желеньского, Носковского, Падеревского и Стоёвского мы находим так много лиризма и танцевальных народных форм, в этом нет ничего удивительного: эпоха, в которую они жили, политическое положение народа, поражения, которые он терпел в этот период, в равной степени должны были найти выражение для чувства скорби, а также приверженности ко всему, в чем нация проявляется ярче и всего выразительнее.
Нет удивительного и в том, что принцип идти «от простого к более сложному» проявляется в творческой деятельности композиторов. После культа мазурок и полонезов наступил культ прелюдий, сонат, продолженный молодыми композиторами, такими, как Шима-новский, Ружицкий. Период танцевальных ритмов был неминуем, потому что они являются сердцевиной музыки. Таким образом вьется «вьюнок польского искусства от могилы Шопена», как говорит Норвид, и вьется непрерывно, хотя великий композитор и не создал школы. Общность, которая существует между ним и целой плеядой польских старых и новых композиторов, заключается не только в самом родстве музыкальных форм, но в еще большей степени в духовном элементе, из которого и проистекала сила Шопена. Этим элементом, внутренней силой, стимулом для создания народного искусства был тот пламень любви, который горел в груди Шопена, пламень любви к Родине. За пламенем его крови и за светом его печального духа пошло следующее поколение, и следующее тоже должно пойти с верой, что «школа» Шопена — не в правилах, прикованных к его нотам, а в великом и любящем сердце бессмертного Мастера.
Нашей обязанностью является создание культа Шопена. Понимать его следует не только как работу по популяризации произведений великого композитора или как непрестанное освещение его личности и творческой деятельности. Шопен сохранил свою юношескую свежесть, а силой, которой наполнена его чудесная музыка, он оттеснил на второй план современных ему, даже величайших музыкантов — Шумана, Мендельсона. Для новых, подрастающих поколений новизна его непреходяща. Без затруднений и искусственных усилий она сохраняется не только у нас, но и во всем мире.
Под культом Шопена нужно, следовательно, понимать создание музыки в его духе. Она должна идти таким же простым путем, как путь Шопена, ведущий вперед, с памятью прошлого, глубоко врезавшегося в сердце, и со взором, обращенным в будущее. Ни освобождение от старых танцевальных ритмов и лирики, ни игнорирование, с другой стороны, новых вещей не может привести к цели. Шопен в целом должен светить нам как идеал, что не исключает ни свободного выбора творческих средств, ни расширения форм, которыми он пользовался.

 

Статьи

<