Недавно в Кракове, в незабываемые ясные июльские дни, мы воздавали благодарственные почести великим предкам, создавшим нашу родину. Сегодня мы приносим с любовным благоговением благодарность и уважение тому, кто ее обогатил и удивительно украсил. Мы делаем это не только из любви к дорогим для нас реликвиям прошлого, не только из чувства истинной пламенной гордости, не только потому, что в нашей польской груди все еще дремлю г остатки древних верований, самой прекрасной частью которых была, есть и будет верность памяти отцов. Мы поступаем так и вследствие глубокого убеждения, что на этом торжественном празднике станем сильнее духом и тверже сердцем.
Мы жаждем ободрения, надежды. Гром за громом ударяет в измученный народ, удар следует за ударом; трепет не робости, а ужаса сотрясает родину. Новые формы жизни, которые должны прийти, неизбежно должны прийти, пробудились среди ночи страшных призраков. Вместе со здоровым зерном на нас повеяло туманом плевел и сора; с ясным пламенем якобы всечеловеческой справедливости пришли и клубы темного, коптящего дыма; с легким дыханием свободы прибыли и волны отравляющего воздуха; они давят на нас болезненно. В сердцах — разлад чувств, в умах— путаница понятий.
Вот в это-то время разлада и смятения мысль наша возвращается к прошлому и тревожно спрашивает: разве все, что минуло, достойно осуждения и презрения? Разве только то, что предстоит в будущем, достойно внимания и веры?
Ответить нетрудно. В этот момент ясный дух одного из тех, которые жили в прошлом,— среди нас и над нами. Сколько в нем света, стойкости и силы! Сколько в нем напряжений и мучений! Ведь это он упорным трудом, тяжелой творческой работой и с болью в сердце оставил след своего существования во славу родины. Это он бескровным боем на нивах мира утвердил победу польской мысли. Это он творениями, увенчанными самыми прекрасными цветами, завоевал весь мир для Польши.
О великое прошлое, которое его дало, будь благословенно!
Установилось мнение, что искусство космополитично. Предрассудок! Только то, что создает разум человека, только наука не знает границ. Искусство, и даже философия, как и все, что исходит из глубин человеческой души, что возникает из комплекса чувства и разума, должно носить племенные черты, должно иметь печать национальности. Музыка из всех видов искусства самое доступное не потому, что музыка космополитична, а потому, что она по природе своей космическая. Лишь музыка является поистине живым искусством. Ее элементы — это элементы жизни. Тихая, но слышимая, мощная, но непознаваемая — она всюду, где есть жизнь. Она связывается с шумом вод, веянием ветров, шелестом лесов; она — в разбушевавшихся стихиях земли, в мощном движении планет, в скрытой ожесточенной борьбе атомов; она — в свете и красках, которые ослепляют или успокаивают наши глаза; она — у нас в крови, в страстности наших порывов, в боли наших сердец. Она — всюду, проникает дальше и выше, чем может проникнуть человеческое слово! Она уносится в надземную сферу чистого небесного чувства.
Энергия вселенной звучит неустанно, звучит бесконечно в пространстве и времени. Ее появление, ритм охраняют порядок, удерживают лад миров. Мелодии плывут непрерывно в звездных пространствах. Возникают люди, народы, звезды, солнце, миры, чтобы звучать, и затем, утихнув, угаснуть. Все играет, поет, говорит. Все, но только собственным движением, собственным голосом, собственной речью. Говорит, играет, поет и душа народа. Как? Это мы слышим в Шопене.
Музыка человеческая — лишь фрагмент музыки вечной. В ее формах, созданных мыслью и рукой человека, происходят частые изменения: Времена меняются, люди меняются, мысли и чувства каждый раз приобретают новые формы, надевают новые одежды. Сыновья неохотно склоняют головы перед тем, что было предметом удивления и восхищения их отцов. Каждому новому поколению, особенно на заре его жизни, в минуты мечтаний и желаний, упоений и порывов молодости, кажется, что только оно ведет человечество к неизвестным вершинам, направляет его на новые пути, что только оно
призвано к великим мыслям и деяниям. Каждое поколение жаждет иметь собственную красоту. Возникают произведения искусства, созданные в таком духе, чтобы служить потребностям минуты. Возникают и живут иногда меньше, чем их творцы. Но появляются и другие творения, живущие дольше, на которых по прошествии многих лет можно видеть печать нескольких поколений, печать эпохи и идеала, ее освещавшего. Есть еще и творения, всегда сильные своей молодостью, всегда свежие искренностью,— в них чувствуется голос всех поколений и голос земли, которая их породила.
Ни один народ в мире не может похвалиться таким богатством чувств и настроений, как наш народ. На арфе народа натянуто множество струп, тихих и трогательных, мощных и громких. Здесь есть и нежность любви, и твердость в действии, и лиризм, плывущий широкой волной, и рыцарская отвага; здесь есть и девичья тоска, и мужская рассудительность, и трагическая грусть старца, и легкомысленная веселость юноши. Быть может, в этом заключается наше покоряющее очарование; быть может, в этом и наш большой недостаток! Изменения наступают быстро: лишь один шаг, одно мгновение отделяют радостные упоения от жалобных рыданий, высокие порывы от упадка духа. Доказательства — во всех областях национальной жизни: в политических событиях, общественных изменениях, творческой работе, в каждодневном труде, в товарищеских отношениях, в личных делах… Везде, везде! Может быть, это только природная особенность, но по сравнению с другими, сытыми, счастливыми народами она выглядит недомоганием. А если это недомогание, то назвать его можно врожденной национальной аритмией.
Аритмия наверняка обусловливает приписываемые нам непостоянство и отсутствие выдержки; в ней нужно искать источник нашей, к сожалению очевидной, неспособности к дисциплинированному коллективному действию. В аритмии, несомненно, заключается несчастный трагизм нашей истории. Ни один из великих, кто ярко выразил польскую душу, не сумел выявить эту аритмию так сильно, как Шопен. Поэтов сковывала ясность понятий, точность слова; даже наша речь, удивительно прекрасная и богатая, не в состоянии выразить всего. Шопен был музыкантом. Музыка, его музыка, могла выразить
волнообразность наших чувств, их безбрежность до бесконечности и ту сосредоточенность чувств, которая доходит до героизма; те порывы безумства, которые, кажется, сокрушают скалы; ту невозможность сомнения, в которой и мысль угасает, и желание к действию замирает. Только в его музыке, трогательной, бурной, тихой, страстной, сентиментальной, сильной и грозной, в музыке, с радостью избегающей метрической дисциплины, не переносящей ненавистного метрономического порядка,— в этой музыке слышится, чувствуется, познается, что народ наш, земля наша, что вся Польша живет, чувствует, действует в tempo rubato.